Page 191 - Мертвые души

прочь, почему же нет. Я представлю и свидетельство за собственноручным подписанием
капитана-исправника. Деревне, пожалуй, можно дать имя, или пусть будет просто Чичикова
слободка, или можно даже назвать ее по имени, данному мне при крещении, то есть
какое-нибудь село Павловское”.

И вот каким образом образовался в голове нашего героя сей странный сюжет, отныне
занявший исключитель<но> все помышления его, за который, не знаю, будут ли благодарны
ему читатели, а уж автор так благодарен, что и сказать нельзя. Как бы то ни было, но, не приди
в голову Чичикову эта мысль, не явилась бы на свет сия поэма.

Перекрестясь и благословясь по русскому обычаю, герой наш принялся очень ревностно
за исполнение задуманного плана. Под видом избрания места для жительства, а иногда и для
собственного удовольствия и под разными другими предлогами он предпринял заглянуть в те
и другие углы нашего обширного государства, и преимущественно в такие углы, которые
особенно более других пострадали от каких-нибудь несчастных случаев: неурожаев,
смертностей и прочего, прочего. Словом, где бы можно было и поудобнее и подешевле
накупить потребного народу. Он никак не адресовался наобум ко всякому помещику, а,
напротив, избирал людей более по своему вкусу, таких, с которыми бы можно было делать
подобные сделки, которых уже он сколько-нибудь узнал. Итак, читатели [никак] не должны
негодовать на автора, если лица, доселе являвшиеся, не пришлись по их вкусу: автор
совершенно в стороне, виноват Чичиков; автору[а. Вместо “автору”: а ему бы] очень хотелось
бы избрать других, и он даже отчасти знает, какие характеры понравились[а. какие бы
понравились] бы читателю, ну, да поди между прочим, сладь с Чичиковым: у него совершенно
другие потребности. Здесь он[а. к тому же он] полный хозяин, куды ему вздумается[а. куды он
захочет] поехать, туда и мы должны тащиться. Автор, с своей стороны, если уж точно падет на
него[а. точно будет у него] сильное обвинение за невзрачность лиц и характеров, может
привести одну причину. Никогда вначале не видно всего мужества развития и широкого
течения. Въезд в какой бы ни было город, хоть даже в столицу, всегда как-то бледен, всё
как-то сначала серо и однообразно: тянутся какие-нибудь бесконечные стены и заборы, да
заводы, закопченные дымом, и потом уже выглянут углы шестиэтажных домов, магазины,
вывески, громадные перспективы улиц с городским блеском, шумом и громом и всё, что на
диво произвела рука и мысль человека. По крайней мере, читатель уже видел, как произвел
первые покупки Чичиков, как пойдет дело далее и какие пойдут удачи потом и что произведет
всё это, увидят потом. Еще много пути предстоит совершить всему походному экипажу,
состоящему из господина средних лет, брички, в которой ездят холостяки, лакея Петрушки и
кучера Селифана, с подведомственной ему, где красуется фаворит гнедой, подлец серый и
обыкновенный пристяжной конь. Итак, вот, наконец, весь на лицо герой наш, таков, как есть.
Может быть еще потребуют заключительного определения одной чертою: кто же он
относительно качеств нравственных? Это видно, что он не герой, исполненный всех
совершенств и добродетелей, — разве подлец? Почему же подлец. Зачем же быть так строгу?
Теперь у нас подлецов не бывает; есть люди приятные, благонамеренные, а таких, которые бы
на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве
каких-нибудь два-три человека, да и те уж говорят теперь о добродетели. Справедливее,
полагаю, назвать героя нашего прожектером. У всякого есть свой прожект. Может быть,
покажется только неприятным читателю, что этот прожект составил почти главное в
характере. У кого же нет какого-нибудь одного стремления, оставляющего неотразимое свое
выражение в характере и подобно холодному рассудительному деспоту, [и как холодный
рассудительный деспот, ] истребляющему мало-помалу все другие потребности души. И не
только одна сильная или смелая страсть, но не раз[но даже] не значущая страстишка к
чему-нибудь мелкому разрасталась в человеке и заставляла позабывать его высокие и святые
обязанности и в ничтожных побрякушках видеть высокое и святое. Безумно слепо мы все
влечемся к какой-нибудь одной страсти и слепо жертвуем для нее всем; и есть что-то