Page 201 - Мертвые души

касается ~ бросят презрительнейший взгляд или пройдут его, что еще хуже, убийственным для
автора невниманьем; в. Начато: а те же, которые находят;] как будто не было. Но возвратимся
к нему. Давши приказание[Далее было: Петрушке] с вечера Селифану быть готову ехать, а
Петрушке остаться, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног[с низу] до
головы мокрою губкою, что делал он по воскресным дням, а тогда был воскресный день,
выбрившись отличным образом, так что щеки его сделались гладки и блестящи, как атлас,
надевши фрак брусничного цвета и потом шинель на волосатых и пушистых медведях,
Чичиков сошел с лестницы, поддерживаемый то с одной, то с другой стороны бегавшим очень
проворно трактирным слугою, [и], сел в экипаж.

К ГЛАВЕ II

Может быть к сему[к этому] побудила его и другая более существенная[другая какая для
него очень существенная] причина… Слов<ом> дело такое, которое было несравненно ближе
его сердцу. Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если будет только
иметь терпение прочесть [сию] предлагаемую повесть, очень длинную[Далее начато: а. и
далеко; б. и не скоро; в. и имеющую] и раздвинущуюся[Так в подлиннике. ] потом шире и
просторней, по мере приближения к концу, венчающему [всякое] дело. [к концу своему,
повесть. ]

К ГЛАВЕ II

Чичиков иной раз, потянувши к себе воздух, особливо поутру на свежий нос, встряхивал
головой и говорил ему: “Ты, брат, жестоко потеешь. Сходил бы ты в баню”. На что Петрушка
ничего не говорил в ответ, а старался заняться каким-нибудь делом: он подходил с щеткой к
висевшему барскому фраку и чистил его или снимал с окна[Далее начато: какую] что-нибудь,
и никогда ничего не говорил. Думал ли он про себя: “Не надоело же тебе сто раз толочь одно и
тоже”[Вместо “Не надоело ~ тоже”: вот уж опять пошел говорить, сто раз толчет] или ничего
не думал, бог весть. [Очень] Трудно знать, что думает про себя дворовый крепостной человек
в то время, когда барин делает ему увещание.

К ГЛАВЕ II

Здесь автор, будучи верным историком [своего героя], должен сказать, что после сих[а.
после этих; б. после подобных] слов, произнесенных Маниловым, Чичиков почувствовал[он
почувствовал] такую радость, которая даже была [как-то] неприлична его несколько
степенной наружности, умеренным летам и соразмерному [оным] чину. Едва ли даже[Начато:
он даже позабыв искусство] он не подскочил на своих креслах, [не подскочил на стуле]
позабыв совершенно искусство хорошо держать себя, так что лопнула обтягивавшая подушку
шерстяная материя[так что на подушке кресла лопнула шерстяная материя, прибитая плохо,
кое-как гвоздями] и, сильно побуждаемый признательностью, насказал таких благодарностей
Манилову, что тот опять [сконфузился] смешался, покраснел и весьма долго[смешался еще
более и наконец весьма долго] делал какой-то жест головою и наконец уже сказал, что это
решительно не стоит благодарности, что он бы хотел, точно, доказать чем-нибудь сердечное
влечение, магнетизм души, но что умершие души, в некотором роде, совершенная дрянь.

К ГЛАВЕ V

“Эх, какую баню задал!”[Далее начато: наконец, сказал он и] произнес он, наконец, всё
еще [довольно <?>] тяжело переводя дыхание, [Далее было: Поневоле душа уйдет подальше]
назвал Ноздрева совершенно справедливо разбойником, присовокупив к тому и другие
названия, [разбойником и прочими отвечающими тому названиями] между которыми