Page 204 - Мертвые души

употреблялось, [Далее начато: Манилов услышал, как] сотоварищ сотоварищу говорил: “куда
ты <1 нрзб.>, “а чорт ее <знает?>” отвечал товарищ. Голос начальника тоже раздавался
сурово: “Вот я прикажу с тебя сапоги снять”. Чичиков и Манилов прошли мимо в залу
присутствия, [Над строкой надписано: Манилов как человек деликатный и военный <1 нрзб.>.
Чичиков как человек штатский не думал что <2 нрзб.> достигнули] где было, по крайней мере,
просторнее; стол, [Далее начато: перед ним четыре с<тула?>] на нем зерцало. В креслах
председатель с доброй и простой наружностью и возле него плут Собакевич, совершенно
закрывшийся зерцалом. [Собакевич, который сидел совершенно спрятавшись. Здесь текст
обрывается. ]

Потом засели в вист. Играли, играли. Потом принялись за пунш, потом опять за вист.
Потом вновь пили, потом вновь играли. Пили, пили, пили, играли, играли, играли [и в семь
часов утра только кончили дело]. Давно и петухи прокри<чали> и рынок отошел, нищие и
салопницы возвращались от ранней обедни, народ успел вновь опохмелиться в кабаках.
Низшие чины <1 нрзб.> по месту кругом и награждали носы паями березинского табака,
[награждали носы табаком] а они всё играли. [а высшие всё еще подвизались] Еле-еле [около]
осьми часов кончилось дело, и кучера развезли их по домам…

К ГЛАВЕ VIII

Вообще все чиновники были очень добры: и почтмейстер, и прокурор, и судья, и
вице-губернатор и такие, как говорят, приятные люди и между собой в дружеских
отношениях. “Любезный друг Фома Фомич. Послушай брат Илья Ильич, ты добрый человек.
Ну, уж ты заврался, Иван Андреевич”. Словом, довольно фамилиарно и просто. Там люди
даже были образованные: судья[Вместо “судья”: вице-губернатор] читал “Людмилу” и даже
очень искусно произносил мастерски, как большой<?> одну строфу[и даже очень хорошо
представлял и удивительно произносил] “Чу! бор заснул, долина спит”, так что в самом деле
как будто бы долина спит; для большего сходства даже он в это время зажмуривал глаза.
Почтмейстер более напирал на философию и на Юнговы ночи, но был остряк, [Далее начато:
а. и вместе с; б. и любил, как сам выражался. ] речист[Далее начато: а. и овладе<вал>; б. и брал
к себе] и любил привлекать всеобщее внимание красивым рассказом, только подправлял свою
речь таким ужасным количеством разных вставочных: “понимаете, знаете, судырь мой,
растаканье<?>, чорт и других: кажись на что хуже”, но он, мигнувши при этом бровью или
прищуривши глаз, давал им значение. Прочие тоже были люди более или менее
просвещенные: кто читал Карамзина, <?> Московские ведомости, кто даже и совсем ничего не
читал. Что касается до благовидности, то и в этом нельзя было найти в них ничего, что бы
было неприлично. [В подлиннике вероятно ошибочно: что бы не было неприлично. Над
строкой написано: очень дурно] Известное дело, что очень дурно быть [невзрачну собою]
худенькому или низенькому: никогда почти не получить важного места, а толщина тоже, что
чин. [а толщина у нас иногда занимает чин. ] Толстому сейчас дадут место: надежный человек.
[Далее начато: Влияние нашего героя]

Если герой наш произвел впечатление[произвел влияние] выгодное на них, то на
почтенных и достойных супруг их и вообще на дам всего города едва ли еще не выгоднее. —
Следовало бы, конечно, теперь сказать[Далее начато: о том] кое-что об обществе дам и
описать, как говорится, живыми красками[как говорится, хорошими, отвечающими красками]
их дам подушевнее; — но автор признается, что находится в величайшем затруднении: с
одной стороны, останавливает неограниченное почтение, которое всегда чувствовал к
супругам [городских] сановников всех решительно городов — и губернских и уездных.

К ГЛАВЕ VIII