Page 44 - Мертвые души

“А позвольте узнать, сколько числом?”

“Душ восемьдесят!”

“Нет?”

“Не стану лгать, батюшка”.

“Позвольте еще спросить. Ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи
последней ревизии?”

“Это бы еще и слава богу!” сказал Плюшкин: “да лих-то, что с того-то времени до 120
наберется”.

“Вправду?”

“Стар я, батюшка, чтобы лгать. Седьмой десяток живу”.

“Какое, однако ж, беспримерное несчастие!” сказал Чичиков: “Я всем сердцем о вас
соболезную”.[В рукописи: о вас соболезнование]

“Да. [Далее было: однако ж] Но ведь соболезнования-то в карман не положишь. Возле
меня тоже с недавних пор живет какой-то капитан, чорт его знает, откуда он взялся.
Называется родственником, [Называет себя моим родственником] а всё родство — на десятом
киселе вода. Говорит: “дядюшка, дядюшка”[Далее было: Право] и в руку целует. А как начнет
соболезновать — вой такой подымет, что береги уши. И сам с лица такой красный, я думаю,
что пеннику-то придерживается. Служил в офицерах; верно, продулся в картишки или
театральная комедиантка выманила денежки”.

“Мое соболезнование вовсе не такого рода”, сказал Чичиков. “Я до такой степени
сокрушен душою, видя такого почтенного человека, редкого, можно сказать, гражданина, в
такой большой нужде, что готов лучше сам пострадать. Переведите на мое имя всех тех
крестьян, которые у вас умерли: я буду за них платить все подати”.

Плюшкин вытаращил глаза на Чичикова и не знал, как истолковать себе такое
великодушие. “Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?” сказал он, наконец.

“Нет”, отвечал Чичиков: “я служил по штатской”.

“По штатской…” повторил Плюшкин. “Да ведь как же… ведь это вам-то самим в
убыток”.

“Для удовольствия вашего я готов потерпеть”, отвечал Чичиков.

“Ах, батюшки! ах, благодетель ты мой!” вскрикнул Плюшкин, не замечая от радости, что
из носа у него в виде кофия потек табак и что полы его халата раскрывшись показали
исподнюю одежду, не весьма приличную для рассматривания даже в новом и[Далее начато:
прочно<м>] крепком виде, а тем более в таком, в каком она находилась у Плюшкина. “Вот
утешили старика! Ах, боже ты мой! Ведь это вы мне такое доставили одолжение… Вечно буду
вашим богомольцем, батюшка…”

Тут он остановился. Радость, которая на время осенила было его деревянное лицо,