Page 46 - Мертвые души

очень [чистое] ясное! С какой стати этот гость] и он подумал про себя таким образом: “Может
быть, он, однако ж, только хвастун, как бывают все эти мотишки: наврет, наврет, чтобы только
что-нибудь поговорить, а потом и уедет!” И потому из предосторожности и вместе желая
несколько испытать его, он обратился к нему с сими словами: “Хорошо, батюшка, если бы нам
купчую-то совершить поскорее. Ведь в человеке-то не уверен; бог располагает: сегодня жив, а
завтра бог весть”.

“О, конечно, гораздо лучше поскорее; если вам угодно, я готов сегодня же”.

Такая готовность[Далее начато: со стороны Плюшки<на>] несколько успокоила
Плюшкина. “Здесь у меня где-то была”, говорил он, приближаясь к шкапу с ключами,
“настоечка из самой лучшей французской водки, если только кто не выпил: у меня народ такие
воры. Вот она”.

Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. Старый
скряга[Старый кащей] подошел с этим графинчиком к окну и взял известную уже, полагаю,
[известную, я думаю, уже] читателю рюмку, накрытую пакетом письма. Долго выбирал он,
куды бы слить[Долго [Плюшкин] выбирал Плюшкин место, куды бы вылить] бывшую в ней
жидкость. В какую[В которую] фляжку ни заглядывал он, везде[Далее начато: лежала какая]
была на дне какая-нибудь дрянь, которую жаль было[которую он жалел] выбросить за окно.
Наконец он подошел к бывшей в угле куче и вытащил оттуда какой<-то> черепок горшка. При
этом действии пошел такой запах от старых сапогов и еще чего-то, которого покой Плюшкин
нарушил, что Чичиков чихнул. Вытерши черепок, Плюшкин слил туда бывшую в рюмке
жидкость. “Это очень хорошая настойка”, говорил он: “проклятые мухи только, никак не
отдирается. Видно, того… нужно всполоснуть. У меня был еще где-то кусок московской
копченой колбасы…” Но Чичиков, догадываясь, какого рода была эта московская колбаса,
поспешил [однако ж] заблаговременно отказаться, чем Плюшкин, как казалось, не
оскорбился. “А водочки, батюшка, по крайней мере, водочки-то выпейте. Ведь это хорошая,
право, еще покойница делала. [покойница было делала] Мошенница моя ключница совсем
было ее забросила и даже не закупорила, каналья. Козявки и всякая дрянь нападала было,
[было нападала[но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая. Я вам налью рюмочку”.

“Нет, покорнейше благодарю! Пожалуста, не беспокойтесь”, говорил Чичиков: “Я пил и
ел сегодня[Далее начато: очень довольно”.]

“Пили[Вместо “Пили”: Не хотите. Пили] уж и ели!” сказал Плюшкин. “Да, конечно,
хорошего общества человека хоть где, батюшка, можно узнать: [человека сейчас можно
узнать] хороший человек и не ест, а сыт бывает. А как этакой-то… воришка… так ты его
сколько ни корми, а он всё будет голоден. Вот хоть в пример-то взять и капитана, который
называет себя моим родственником, а я ему совсем не родственник. “Дайте-ка, дядюшка”,
говорит, “чего-нибудь поесть”. И такой прожорливый: я чай, ему-то у себя совсем нечего есть;
в картишки, верно, всё спустил. [я думаю, в картишки всё спустил. ] Да, батюшка, вот
какова-то у меня плоха память, ведь вам[-то], я знаю, нужен маленький реестрик этих-то
тунеядцев, которые у меня умерли”.

“Да, не дурно”, сказал Чичиков.

“Как же, я их всех записывал. У меня[Вместо “У меня”: Они у меня] здесь и
записочка…”

Тут он подошел к бюру и показал ту же самую прореху в своем халате пониже спины,
которую Чичиков мог рассматривать, сколько душе хотелось. Плюшкин рылся в своих