Page 52 - Мертвые души

“Ну, всё ли у вас благополучно?”

“Всё, слава богу. Вчера приехали два приезжие. Один поручик [из Ярославля] занял
шестнадцатый номер…”

“Хорошо”.

“Неизвестно какой-то из Рязани. Лошади гнедые и на кучере бобровая шапка”.

“Хорошо, хорошо, веди себя и впредь хорошо”, сказал Чичиков, вошедши в свой номер и
кинувшись в кресла, которые так были устроены, что давали себя чувствовать решительно
всем частям тела. Но герой наш так устал после своей поездки и такую чувствовал
наклонность к дремоте, что если бы даже кто-нибудь подложил под него [несколько]
железных гвоздей, он бы и тогда не решился встать с кресел. [Далее начато: Он пот<ребовал>]
Потребовавши себе самый легкой ужин, состоявший только из солонины и поросенка, он тот
же час разделся и заснул таким же крепким сном, как спят все те[Далее начато: счас<тливые>]
господа, которые не имеют ни гемороид, ни блох, ни [даже] слишком больших умственных
способностей.

ГЛАВА VIII

Каким образом, известно одному богу, но только все до последнего в городе узнали, что
Чичиков накупил кучу имений. В городе М., как и вообще в наших городах, не было ни
клубов, ни кафе. Эту должность занимали или присутственные места, куда председатель
иногда приказывал принести закуску из селедки, икры и бутылки вина и где, между прочим,
было страшное множество блох; или почта, куда наведывались за деньгами и посылками, а
чаще потому, что почтмейстер был словоохотлив и умел с таким искусством
распространиться даже о том, как лечил себя от жабы сушеной фигой, что нельзя было его
наслушаться; или, наконец, в воскресные дни соборная церковь, где богомольные супруги
городских сановников любили подымать между собою страшный говор, приводивший в
совершенное отчаяние дьячка, который, будучи человек чахоточный, к величайшему горю,
осужден был[Вместо “который будучи со осужден был”: ибо дьячок был человек чахоточный
и, к величайшему горю, должен б<ыл>] видеть ничтожность своих легких заглушить шопот их
высокоблагородий. Предмет всех этих разговоров были сделанные героем нашим закупки.
“Вот славное дело иметь денежки. Что захотел, то и есть”, говорили такие, которые не были
горазды сказать ничего другого. Другие говорили, что предприятие неверное, что покупать
крестьян на вывод есть рыск, одно уже переселение влечет неминуемые издержки, ибо много
значит перемена места, климата, привычек, что здоровье крестьян должно неминуемо
подвергнуться опасности, ибо в губерниях южных водятся такие ужасные лихорадки, которые
делаются совершенно неизлечимыми. На это председатель заметил, что русскому человеку
подобное обстоятельство решительно ничего не значит, что, пошли его хоть в Камчатку, да
дай только теплые рукавицы, он раза два-три ими похлопает, потом топор в руки и начнет
ладить избу так, как бы и здесь. Другие [же] возразили и на это, и весьма дельно, сопровождая
свое возражение желанием ухватить за пуговицу фрака или за петлю, что и доныне еще
делается в некоторых губерниях? “Мужик-то, Иван Гаврилович! Мужик-то больно не
надежен”, говорили они. “Ведь за каждым из них водится какое-нибудь художество: то вор, то
праздношатайка”. — “Но, позвольте вам доложить”, прибавлял другой: “губернии-то южные
ведь будут получше северных. Ведь зерно-то сам десят, а мужику и трудиться нечего”.
Наконец, четвертые говорили просто:

“Эк, Павел Иванович-то наш каков! Куш-то, куш какой сторговал!” Одно только было