Page 630 - Мертвые души
P. 630

самым  делом,  и  в  то  же  время  вздрагивая  при  всяком  появленья  начальника.  Ему  вдруг
               представилось,  как  невозвратно-потерянный  рай,  школьное  время  его.  Так  высокими
               сделались вдруг занятья ученьем перед этим мелким письменным занятьем. Как это учебное
               приготовленье к службе казалось ему теперь выше самой службы. И вдруг предстал в его
               мыслях, как живой, его ни с кем несравненный, чудесный воспитатель, никем незаменимый
               Александр  Петрович, —  и  в  три  ручья  потекли  вдруг  слезы  из  глаз  его.  [Далее  начато:
               Потемнели столы, перемеша<лись>] Комната закружилась, задвигались столы, [Закружилась
               комната,  потемнели  столы]  перемешались  чиновники,  и  чуть  не  упал  он  от  мгновенного
               потемненья. “Нет”, сказал он в себе, очнувшись: “примусь за дело, как бы оно ни казалось
               вначале мелким”. Скрепясь духом и сердцем, решился он служить по примеру прочих.

                     Где  не  бывает  наслаждений?  Живут  они  и  в  Петербурге,  несмотря  на  суровую,
               сумрачную его наружность. Трещит по улицам сердитый тридцатиградусный мороз, визжит
               отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая на голову воротники шуб и шинелей, пудря
               усы  людей  и  морды  скотов,  но  приветливо  светит  вверху  окошко  где-нибудь,  даже  и  в
               четвертом  этаже:  в  уютной  комнатке,  при  скромных  стеариновых  свечках,  под  шумок
               самовара, ведется согревающий и сердце, и душу разговор, читается вдохновенная, светлая
               страница  поэта,  какими  наградил  бог  свою  Россию,  и  так  возвышенно-пылко
               [пылко-возвышенно]  трепещет  молодое  сердце  юноши,  как  не  случается  нигде  в  других
               землях и под полуденным роскошным небом.

                     Скоро Тентетников свыкнулся с службою, но только она сделалась у него не первым
               делом и целью, как он полагал было вначале, но чем-то вторым. Она служила ему лучшим
               распределеньем  времени,  заставив  его  более  дорожить  остававшими<ся>  минутами.  Дядя,
               действительный  статский  [действительный  тайный]  советник,  начинал  было  думать,  что в
               племяннике будет прок, как вдруг племянник подгадил. Надобно сказать, что в числе друзей
               Андрея Ивановича попалось два человека, которые были то, что называется огорченные люди.
               Это были те беспокойно-странные характеры, которые не могут переносить равнодушно не
               только несправедливостей, но даже и всего того, что кажется в их глазах несправедливостью.
               Добрые по началу, но беспорядочные сами в своих действиях, они исполнены нетерпимости к
               другим.  Пылкая  речь  их  и  благородный образ  негодованья  подействовали  на  него  сильно.
               [Далее начато: Они разбудили в нем] Разбудивши в нем нервы и дух раздражительности, они
               заставили  замечать  все  те мелочи, на  которые  он  прежде  и не  думал  обращать внимание.
               Федор Федорович [Федор Николаич] Леницын, начальник того отделенья, [Далее начато: к
               которому он был пр<ичислен>] в котором он числился, человек наиприятнейшей наружности,
               вдруг ему не понравился. Он стал отыскивать в нем бездну недостатков и возненавидел его за
               то, будто бы он выражал в лице своем чересчур много сахару, когда говорил с высшим, и тут
               же,  оборотившись  к  низшему,  становился  весь  уксус.  “Я  бы  ему  простил”,  говорил
               Тентетников: “если бы эта перемена происходила не так скоро в его лице; но как тут же, при
               моих глазах, и сахар, и уксус в одно и то же время”. С этих пор он стал замечать всякой шаг.
               Ему казалось, что и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел даже все замашки
               мелких  начальников  как-то:  брать  на  замечанье  тех,  которые  не  являлись  к  нему  с
               поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не находились у швейцара
               на листе, и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни
               добрый, ни злой человек. Он чувствовал к нему отвращенье нервическое. Какой-то злой дух
               толкал  его  сделать  что-нибудь  неприятное  Федору  Федоровичу.  Он  наискивался  на  это  с
               каким-то особым  наслаждением и  в  том  успел.  Раз  поговорил  он  с  ним  до  такой  степени
               крупно, что ему объявлено было от начальства  — или просить извинения, или выходить в
               отставку.  Он  подал  в  отставку.  Дядя,  действительный  статский  советник,  приехал  к  нему
               перепуганный и умоляющий. “Ради самого Христа! помилуй, Андрей Иванович! Что это ты
               делаешь? Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался начальник не
               того… Что ж это? Ведь если на это глядеть, тогда и в службе никто бы не остался. Образумься,
   625   626   627   628   629   630   631   632   633   634   635