Page 632 - Мертвые души

невеже-управителю! И выбрать вместо этого чтó же? — переписыванье бумаг, что
может несравненно лучше производить [а. что мог бы сделать; б. что может вместо <него>; в.
Как в тексте. ] ничему не учившийся кантонист”. И еще раз дал себе названье дурака Андрей
Иванович Тентетников.

А между тем его ожидало другое зрелище. Узнавши о приезде барина, населенье всей
деревни собралося к крыльцу. Пестрые платки, повязки, повойники, зипуны, бороды всех
родов: заступом, лопатой и клином, рыжие, русые и белые, как серебро, покрыли всю
площадь. Мужики загремели: “Кормилец, дождались мы тебя”. Бабы заголосили: “Золото,
серебро ты сердечное!” Стоявшие подале даже подрались от усердья продраться. Дряблая
старушонка, похожая на сушеную грушу, прошмыгнула промеж ног других, подступила к
нему, всплеснула руками и взвизгнула: “Соплюнчик ты наш, [Далее начато: измо<рила>] да
какой же ты жиденькой! изморила тебя окаянная немчура!” — “Пошла ты, баба”, закричали ей
тут же бороды заступом, лопатой и клином. “Ишь куды полезла! корявая!” Кто-то приворотил
к этому такое словцо, от которого один только русской мужик мог не засмеяться. Барин не
выдержал и рассмеялся, но тем не менее он тронут был глубоко в душе своей. “Столько
любви! и за что?” думал он в себе. “За то, что я никогда не видал их, никогда не занимался ими.
Отныне же даю слово разделить с вами труды и занятья ваши. Употреблю всё, чтобы помочь
вам сделаться тем, чем вы должны быть, чем вам назначила быть ваша добрая, в вас [внутри
вас] же самих заключенная природа ваша, чтобы не даром была любовь ваша ко мне, чтобы я,
точно, был кормилец ваш!”

И действительно, Тентетников не шутя принялся хозяйничать и распоряжаться. Он
увидел на месте, что приказчик был, точно, баба и дурак со всеми качествами дрянного
приказчика, то есть, вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не
знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а, в прибавленье ко всему, подозревал всех
мужиков в покушеньи на жизнь свою. Дурака приказчика он выгнал, на место его выбрал
другого, бойкого; оставил мелочи, обратил вниманье на главные части, уменьшил барщину,
убавил дни работ на себя, прибавил времени мужикам работать на них самих и думал, что
теперь дела пойдут найотличнейшим порядком. Сам стал входить во всё, показываться на
полях, на гумне, в овинах, на мельницах, у пристани, при грузке и сплавке барок и
плоскодонов. “Да он, вишь ты, востроногой!” стали говорить мужики и даже почесывать в
затылках, потому что от долговременного бабьего управления они все изрядно поизленились.
Но это продолжалось не долго. Русской мужик сметлив и умен: он понял скоро, что барин хоть
и прыток, и есть в нем охота взяться за многое, но как именно, каким образом взяться, этого
еще не смыслит, говорит как-то чресчур грамотно и затейливо, мужику не в долбеж и не в
науку. Вышло то, что барин и мужик как-то не то, чтобы совершенно не поняли друг друга, но
просто не спелись вместе, не приспособились выводить одну и ту же ноту. Тентетников стал
замечать, что на господской земле всё выходило как-то хуже, чем на мужичьей. Сеялось
раньше, всходило позже, а работали, казалось, хорошо; он сам присутствовал и приказал
выдать даже по чапорухе водки за усердные труды. У мужиков уже давно колосилась рожь,
высыпался овес и кустилось просо, а у него едва начинал только идти хлеб в трубку, пятка
колоса еще не завязывалась. Словом, стал замечать барин, что мужик просто плутует,
несмотря на все льготы. Попробовал было укорить, но получил такой ответ: “Как можно,
барин, чтобы мы о господской, то есть, выгоде не радели? Сами изволили видеть, как
старались, когда пахали и сеяли — по чапорухе водки приказали подать”. Что было на это
возражать? — “Да отчего ж теперь вышло скверно?” допрашивал барин. — “Кто его знает,
видно, червь подъел снизу. Да и лето, вишь ты, какое: совсем дождей не было”. Но барин
видел, что у мужиков червь не подъедал снизу, да и дождь шел как-то странно, полосою:
мужику угодил, а на барскую ниву хоть бы каплю выронил. Но еще трудней ему было ладить с
бабами. То и дело отпрашивались они от работ, жалуясь на тягость барщины. Странное дело.
Он уничтожил вовсе всякие приносы холста, ягод, грибов и орехов, на половину сбавил с них