Page 633 - Мертвые души
P. 633

других работ, думая, что бабы обратят это время на домашнее хозяйство, обошьют, оденут
               своих мужей, умножат огороды. Не тут-то было. Праздность, драка, сплетни и всякие ссоры
               завелись  [Вместо  “Праздность  ~  завелись”  начато:  завелись  праздность  ~  ссоры  до  того]
               между прекрасным полом такие, что мужья то и дело приходили к нему с такими словами:
               “Барин, уйми беса-бабу. Точно чорт какой: житья нет от ней”. Несколько раз, скрепя свое
               сердце, хотел он приняться за строгость. Но как быть строгим? Баба приходила такой бабой,
               так развизгивалась, такая была хворая, больная, таких скверных, гадких наворачивала на себя
               тряпок; уж откуда она их набирала, бог ее весть. “Ступай, ступай себе только с глаз моих
               подальше!” — говорил бедный Тентетников и во след за тем имел удовольствие видеть, как
               баба тут же, вышед за ворота, схватывалась с соседкой за какую-нибудь репу и, несмотря на
               свою хворость, так отламывала ей бока, как не сумеет [как не сумел бы] и здоровый мужик.
               Вздумал он было какую-то школу между ними завести, но от этого вышла такая чепуха, что он
               и голову повесил, — лучше было и не задумывать. Всё это значительно охладило его рвенье и
               к хозяйству, и к разбирательному судейскому делу, и вообще к деятельности. При работах он
               уже присутствовал почти без вниманья: мысли были далеко, глаза отыскивали посторонние
               предметы. Во время покосов не глядел он на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и
               мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо того на
               какой-нибудь  в  стороне извив  реки,  по  берегам  которой  ходил  красноносый,  красноногий
               мартын, разумеется, птица, а не человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее
               впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и до того глядя в то же время
               пристально вздоль реки, где в отдалении виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы,
               но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу. Во время  уборки хлебов не
               глядел он на то, как складывали снопы копнами, крестами, а иногда и просто шишом. Ему не
               было дела до того, [Вместо “Ему ~ того”: Не было ему дела, как] лениво или шибко метали
               стога и клали клади. Зажмуря глаза и приподняв голову кверху, к пространствам небесным,
               предоставлял он обонянью впивать запах полей, а слуху — поражаться голосами воздушного
               певучего населенья, когда оно отовсюду, от небес и от земли, соединяется в один хор, не
               переча друг другу. Бьет перепел, дергает в траве дергун, урчат — и чиликают перелетающие
               коноплянки, по невидимой воздушной лестнице сыплются трели жаворонков, и турлыканье
               журавлей, несущихся в стороне вереницею, — точный звон серебряных труб, — слышится в
               пустоте звонко сотрясающей<ся> пустыни воздушной. Вблизи ли производилась работа — он
               был вдали от нее; была ли она вдали — его глаза отыскивали, чтó было поближе. И был
               он похож на того рассеянного ученика, который глядит в книгу, но в то же время видит и фигу,
               подставленную ему товарищем. Наконец, и совсем [Наконец и вовсе] перестал он ходить на
               работы, бросил совершенно и суды, и всякие расправы, засел в комнаты и перестал принимать
               к  себе  даже  с  докладами  приказчика.  Временами  из  соседей  завернет  к  нему,  бывало,
               отставной гусар-поручик, прокуренный насквозь трубочный куряка, или брандер-полковник,
               мастер и охотник на разговоры обо всем. Но и это стало ему надоедать. Разговоры их начали
               ему казаться как-то поверхностными; живое, ловкое обращенье, потрепки по колену и прочие
               развязности начали ему казаться уже чересчур прямыми и открытыми. Он решился с ними
               раззнакомиться  и  произвел  это  даже  довольно  резко.  Именно,  когда  представитель  всех
               полковников-брандеров,  наиприятнейший  во  всех  поверхностных  разговорах  обо  всем,
               Варвар Николаич Вишнепокромов приехал к нему затем именно, чтобы наговориться вдоволь,
               коснувшись и политики, и философии, и литературы, и морали, и даже состоянья финансов в
               Англии, он выслал сказать, что его нет дома, и в то же время имел неосторожность показаться
               перед  окошком.  Гость  и  хозяин встретились взорами.  Один,  разумеется,  проворчал  сквозь
               зубы: “скотина!”, другой послал ему тоже нечто вроде свиньи. Так и кончилось знакомство. С
               тех  пор  не  заезжал  к  нему  никто.  Уединенье  полное  [Далее  начато:  воца<рилось>]
               водворилось в доме. Хозяин залез в халат безвыходно, предавши тело бездействию, а мысль
               — обдумыванью большого сочиненья о России. Как обдумывалось это сочинение, читатель
               уже видел. День приходил и уходил однообразный и бесцветный. Нельзя сказать, однако же,
               чтобы не было минут, в которые как будто пробуждался он ото сна. Когда привозила почта
   628   629   630   631   632   633   634   635   636   637   638