Page 685 - Мертвые души

В молчаньи они пошли все трое по дороге, по <левую> [В рукописи: по правую] руку
которой [Далее начато: мелькала] находилась мелькавшая промеж дерев белая каменная
церковь, по правую начинавшие показ<ыв>аться, также [Далее начато: стро<енья>] промеж
дерев, [Далее начато: господ <ские>] строенья господского двора. Наконец показались и
ворота. Они вступили на двор, где был старинный господский дом под высокой крышей. Две
огромные липы, росшие посреди двора, покрывали почти половину его своей тенью. Сквозь
опущенные вниз развесистые их ветви едва сквозили стены дома, находившего<ся> позади их.
Под липами стояло несколько длинных скамеек. Брат Василий пригласил Чичикова садиться.
Чичиков сел, и Платонов сел. По всему двору разливалось благоухание цветущих сиреней и
черемух, которые, нависши отовсюду из саду в двор через миловидную березовую ограду,
кругом его обходившую, казалися цветущею цепью или бисерным ожерельем, [или нежным
ожерельем] его короновавшим.

Ухватливый и ловкий детина лет 17, в красивой рубашке розовой ксандрейки, принес и
поставил перед ними графины с водой и разноцветными квасами всех сортов, шипевшими, как
газовые лимонады. Поставивши пред ними графины, он подошел к дереву и, взявши
прислоненный к нему заступ, отправился в сад. У братьев Платоновых вся дворня работала в
саду, все слуги были садовники, или, лучше сказать, слуг не было, но садовники исправляли
иногда эту должность. Брат Василий всё утверждал, [Брат Василий говорил] что без слуг
можно даже и вовсе обойтись. Подать что-нибудь может всякой, и для этого не стоит заводить
особого сословья; что будто русской человек по тех пор только хорош и расторопен, и красив,
и развязен, и много работает, покуда он ходит в рубашке и зипуне; но что, как только
заберется в немецкой сертук, станет и неуклюж, и некрасив, и нерасторопен, и лентяй. Он
утверждал, что и чистоплотность у него содержится по тех пор, покуда он еще носит рубашку
и зипун, и что, как только заберется в немецкой сертук — и рубашки не переменяет, и в баню
не ходит, и спит в сертуке, и заведутся у него под сертуком и клопы, и блохи, и чорт знает что.
В этом, может быть, он; был и прав. В деревне их народ одевался как-то особенно щеголевато
и опрятно, и таких красивых рубашек и зипунов нужно было далеко поискать.

“Не угодно ли вам прохладиться?” сказал брат Василий Чичикову, указывая на графины.
“Это квасы нашей фабрики; ими издавна славится дом наш”.

Чичиков налил стакан из первого графина — точно липец, [В автографе — липецк]
который он некогда пивал в Польше: игра как у шампанского, а газ так и шибнул приятным
кручком изо рта в нос. “Нектар!”! сказал Чичиков. Выпил стакан от другого графина — еще
лучше.!

“В какую же сторону и в какие места предполагаете преимущественно ехать?” спросил
брат Василий.

“Еду я”, сказал Чичиков, потирая себя рукой по колену, в сопровожденьи легкого
покачиванья всего туловища и наклоненья [покачиванья всего туловища и приятного наклона]
головы на бок: “не столько по своей нужде, сколько по нужде другого. Генерал Бетрищев,
близкой приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников.
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо, не
говоря уже о пользе в геморроидальном отношении, видеть свет и коловращенье людей есть
уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука”.

Брат Василий задумался. “Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его
есть правда”, думал <он>. [Далее начато: Познания света и жизни действительно недостает
моему] “Брату моему Платону недостает познания людей, света и жизни”. Несколько
помолчав, сказал так вслух: “Знаешь ли что, брат Платон, — что путешествие может, точно,