Page 689 - Мертвые души

“Мне нужно с вами поговорить об деле”. В лице его заметно было расстройство. [В лице
его была видна озабоченность и расстройство] Почтенный купец немецкого выговора был тот
же час выслан, и они остались <одни>.

“Знаете ли вы, какая неприятность? Отыскалось другое завещание старухи, сделанное
назад тому пять <лет>. Половина именья отдается на монастырь, а другая — обеим
воспитанницам пополам, и ничего больше никому”.

Чичиков оторопел.

“Но это завещанье — вздор. Оно ничего не значит. Оно уничтожено вторым”.

“Но ведь это не сказано в последнем завещании, что им уничтожается первое”.

“Это самоё собою разумеется. Последнее уничтожается первым. Это вздор. Это первое
завещанье никуда не годится. [Далее начато: кто его по<дписал>] Самая нелепость
распоряженья уже это доказывает. Я знаю хорошо волю покойницы. Я был при ней. Кто его
подписал? кто были свидетели?”

“Засвидетельствовано оно, как следует, в суде. Свидетелем был бывший совестный
судья Бурмилов и Хаванов”.

“Худо”, подумал Чичиков: “Хаванов, говорят, честен, Бурмилов — старый ханжа, читает
по праздникам апостола в церквах”. — “Но вздор, вздор”, сказал он вслух и тут же
почувствовал решимость на всё идти. “Я знаю это лучше: я участвовал при последних минутах
покойницы. Мне это лучше всех известно. Я готов присягнуть самолично…”

Слова эти и решимость на минуту успокоили Леницына. Он был очень взволнован и уже
начинал было подозревать, [взволнован и начинал уже было опасаться] не было ли со стороны
Чичикова какой-нибудь фабрикации относительно завещания. Теперь укорил себя
[какой-нибудь фальши в завещании, хотя он [не] и представить себе не мог, чтобы дело
бы<ло>, как оно было действительно, и укорил себя] в подозрении. Готовность присягнуть
была явным доказательством, что Чичиков <невинен>. Не знаем мы, точно ли достало бы духа
у Павла Ивановича [духа у Чичикова] присягнуть на святом, но сказать это достало духа.

“Будьте покойны, я переговорю [Будьте покойны и не заботьтесь ни о чем, я отправлюсь
и переговорю] об этом деле с некоторыми юрисконсультами. С вашей стороны тут ничего не
должно прилагать, вы должны быть совершенно в стороне. Я же теперь могу жить в городе,
сколько мне угодно”.

Чичиков тот же час приказал подать экипаж и отправился к юрисконсульту. Этот
юрисконсульт был опытности необыкновенной. Уже пятнадцать лет, как он находился под
судом, [Далее начато: и никак нельзя было отрешить от] и так умел распорядиться, что
никаким <образом?> нельзя было отрешить от должности. Все знали, что его за подвиги его
шесть раз следовало послать [а. Все знали, что его следует за подвиги его; б. Все знали, что его
за подвиги его следовало было шесть раз уже послать] на поселенье. Кругом и со всех сторон
был он в подозрениях, но никаких нельзя было возвести явных и доказанных улик. Тут было
действительно что-то таинственное, и его бы можно было смело признать колдуном, если бы
история, нами описанная, принадлежала [к] временам невежества. [Далее начато: Чичиков
объяснил затруднительные пункты]

Юрисконсульт поразил холодностью своего вида, замасленностью своего халата,