Page 56 - Отец Горио

покаяние в своих грехах. Нечего сказать, хороша система! Благодаря ей можно очиститься от
преступленья, выразив свое сокрушение о нем! Обольстить женщину, чтобы взобраться на ту
или другую ступеньку социальной лестницы, посеять раздор в семье между детьми — словом,
пойти на все мерзости, какие совершают шито-крыто, но так или иначе в целях личной выгоды
иль наслажденья. Что это, по-вашему? Деяния во имя веры, надежды и любви? Когда денди за
одну ночь отнимает у детей половину их состояния, его присуждают к двум месяцам тюрьмы,
а почему же бедняка за то, что он украл тысячефранковую бумажку при «отягчающих вину
обстоятельствах», шлют на каторгу? Вот вам законы. Нет в них ни одного параграфа, который
не упирался бы в нелепость. Человек в модных перчатках и с ложью в сердце совершил
убийство, не проливая крови, а действуя обманом; убийца открыл дверь отмычкой — то и
другое ночные преступления. Ведь между тем, что предлагаю вам я, и тем, что рано или
поздно совершите вы, нет разницы, если не считать пролитой крови. А вы верите во что-то
незыблемое в этом мире! Так презирайте же людей и находите в сетях Свода законов те
ячейки, где можно проскользнуть. Тайна крупных состояний, возникших неизвестно как,
сокрыта в преступлении, но оно забыто, потому что чисто сделано.
— Замолчите, я не желаю больше слушать, вы доведете меня до того, что я перестану
верить самому себе. Сейчас я знаю только то, что подсказывают мне чувства.
— Как вам угодно, прекрасное дитя. Я думал, вы покрепче. Больше не скажу вам ничего.
Впрочем, последнее слово. — Он посмотрел на студента в упор и сказал: — Вам известна моя
тайна.
— Молодой человек, отказываясь от ваших услуг, сумеет забыть ее.
— Хорошо сказано, мне нравится. Не всякий будет настолько щепетилен. О том, что я
хочу сделать для вас, не забывайте. Даю вам две недели сроку. Да или нет — на ваше
усмотрение.
«Что за железная логика у этого человека! — подумал Растиньяк, глядя, как спокойно
удаляется Вотрен, держа подмышкой палку. — Он грубо, напрямик сказал мне то же самое,
что говорила в приличной форме госпожа де Босеан. Стальными когтями он раздирал мне
сердце. Зачем стараюсь я попасть к Дельфине Нусинген? Он разгадал мои внутренние
побуждения, едва они успели зародиться. Этот разбойник в двух словах поведал мне о
добродетели гораздо больше, чем я узнал из книг и от людей. Если добродетель не терпит
сделок с совестью, значит я обокрал своих сестер!» — сказал он, швырнув мешок на стол.
Он сел и долго не мог прийти в себя под наплывом ошеломляющих мыслей.
«Быть верным добродетели — это возвышенное мученичество! Да! Все верят в
добродетель, а кто же добродетелен? Народы сделали своим кумиром свободу, а где же на
земле свободный народ? Твоя юность еще чиста, как безоблачное небо, но ты хочешь стать
большим человеком или богачом, а разве не значит это итти сознательно на то, чтобы лгать,
сгибаться, ползать, снова выпрямляться, льстить и притворяться? Разве это не значит
добровольно стать лакеем у тех, кто сам сгибался, ползал, лгал? Прежде чем сделаться их
сообщником, надо подслуживаться к ним. О нет! Хочу трудиться благородно, свято, хочу
работать день и ночь, чтоб только трудом достичь богатства. Это самый долгий путь к
богатству, но каждый вечер голова моя будет спокойно опускаться на подушку, не отягченная
ни единым дурным помыслом. Что может быть прекраснее — смотреть на свою жизнь и
видеть ее чистой, как лилия? Я и моя жизнь — жених и невеста. Да, но Вотрен мне показал, что
происходит после десяти лет супружества. Черт возьми! Голова идет кругом. Не хочу думать
ни о чем: сердце — вот верный вожатый!»
Его раздумье нарушил голос толстухи Сильвии, доложившей о прибытии портного.
Растиньяк явился перед ним, держа в руках два мешка с деньгами, и не досадовал на это
обстоятельство. Примерив свои фраки, предназначенные для вечеров, он облачился в новый
дневной костюм, преобразивший его с головы до ног.
«Я не уступлю графу де Трай, — сказал он сам себе. — Наконец-то я приобрел
дворянский вид!»
— Господин Эжен, — обратился к нему папаша Горио, входя в комнату, — вы