Page 197 - И жили люди на краю

194
вытечет. – Он сдвинул с круга кастрюлю. – Пусть малость ещё
попарится и есть будем... Война в один миг до того далеко
отодвигает мирную жизнь, и такой недоступной и
неправдаподобной она становится, что можно обезуметь и от
всего прошлого отказаться. А мы были невенчанные, перед её
родителями и Богом виноватые. Но не мог я, Кимушка, куда-то
идти. Моё дитя. И толкнул я окно, а оно открыто, как в те разы.
Ух ревность вспыхнула во мне! Как же это понимать? Враги
кругом, а она окно открыла. Для кого? Перекидываю ногу через
подоконник, и тотчас Луша вскакивает с постели, и слышу её
испуганный глухой голос: «Убью, гад! А ну прочь!» «Погоди. Ты
что?» – сказал я. Она ружьё выронила и – ко мне. Целовала,
ощупывала. «Это ты? «Правда ты?» – «Конечно, я», – ответил. А
она как умом тронулась, не верила и причитала: «Неужели ты?
Не обманываешь, а?» Затем вдруг как фыркнула: «Фу, чем от
тебя воняет? Никак в помойную яму угодил?» Я сказал, что на
мне одежда, снятая с убитого мужика. Ей стало дурно, чуть
сознания не лишилась. «Снимай, сию минуту снимай!» – велела
Луша. Я разделся наголо, обернулся простыней, сел в кресло, как
распорядилась Луша, и взял со стола сразу три яблока; яблоки
хозяевам подарили победители, но мне на это было наплевать –
меня мучил голод. Пока грыз их, заедая домашним печеньем,
Луша на кухне сожгла одежду, в которой я пришёл, и вернулась в
комнату с матерью, плотно занавесила окно шторами, зажгла
керосиновую лампу и сказала: «Не пугайся, родненькая. Это тот
матрос, от которого я вот-вот рожу. Приглашай папеньку и
решайте: или вы признаете Петра моим мужем, или... Если что
случится с Петром, то я покончу с собой. У меня и отрава
припасена...»
С улицы позвала Дарья, жена Георгия:
– Гурей! Ты проснулся, старый?
– Кажись, – откликнулся Гурей, приоткрыв дверь. – А ты