Page 199 - И жили люди на краю

196
солёную горбушу. – Прошлогодняя. В этом не ловил. Сил уже не
хватает. И никаких заготовок на зиму мне не надо. Я помру до
осени... Вот чашка, половник. Палочек у меня нет. Ешь
по-нашему, а думай по-своему, – он поднял свою кружку. – Ну,
давай за встречу!
И выпил залпом, жадно; вытер губы рукавом.
Ким в тоскливом недоумении уставился на старика: почему
Гурей знает, что к осени умрёт, какое зелье принесла ему
женщина, и зачем он его выпил? Неужели можно пить спиртное,
когда вокруг так тревожно и опасно? У него были и другие
вопросы, но чувствовал: спрашивать о чём-либо старика
бесполезно – похоже, ему надоел весь мир.
– Смешно до сих пор, – хихикнул Гурей. – На малюсенькой
тарелочке лежит щепотка гороха. Пьют пиво, и по горошине – в
рот; они – сухие, подсоленные. А ещё и поджаренный зелёный
орех – закуска. Мне в таких случаях селёдки хотелось. Сала.
Борща!
У каждого свои обычаи и закуски, – сказал Ким.
– Ну да, кто как привык, – согласился Гурей. – Давай
выпей-ка. Ей-богу, легче станет. Ну!
Ким подумал: «А может, и правда?» Выпил медленно, но
всё. И склонился над чашкою, пробуя есть ложкой.
Гурей снова наполнил кружки и сказал:
– Ну, слушай дальше. Матери её долго не было, а пришла с
мужем. А у него в кабинете остался японский офицер; этот
офицер не просто военный, попавший сюда с десантом, но и
владелец рыбных промыслов, торговец, старый знакомый её
отца. Они, конечно, пили и беседовали. И, уложив своего гостя на
покой, её отец решил на меня глянуть. Роста он был почти такого,
как я, красивый, хотя лысый и брюхатый, но руки – сильные; а
вот глаза неживые, оловянные, и в олове том расплавился гнев.
Смотрел на меня, как большой хищник на малявку-шмокодявку