Page 474 - И жили люди на краю

471
– везде русские. Я два дня таился на чердаке большого дома. И
вот ночью в него кто-то вошёл. Я думал – они и, может, с
собакой, она учует меня. Долго стоял у окна. В любое мгновение
готов был вымахнуть на крышу и прыгнуть вниз: лучше
разбиться, чем – им в руки. Но услышал нашу речь. Были свои.
Трое.
Юноша закашлял, после помолчал, будто давая всем
понять, чтоб подготовились услышать нечто плохое. Старик ещё
чихнул и что-то проворчал. Эти люди прошли в угловую
комнату, как раз подо мной, – мрачно проговорил юноша. – Из
комнаты на веранду дверь была открыта. С веранды на чердак
тянулась лестница. Нет, они не думали, что в доме может кто-то
находиться. Более того, не боялись, что их заметят со двора,
включили фонарик и, разливая сакэ, посмеивались, говоря, как
им свободно и хорошо в кимоно. Теперь они гражданские
мирные люди, и их как мирных людей русские отправят на
родину. Но прежде – чтоб была еда – предстоит смиренно
поработать: копать землю, носить тяжести, может, даже мыть
полы, чтоб белые варвары топали грязными сапогами по чистому
полу. На ладонях затвердеют мозоли, загноятся ссадины – всё
перетерпят. Но домой они вернутся с чувством исполненного
долга: что было приказано – свершили. В эти минуты они мне
нравились. Я порывался шагнуть к ним. Меня удерживало
лишь... Я думал: это неприлично. Спущусь, а что скажу? Что
дальше?.. Они пили, закусывали, один сильно чавкал, и у меня
текли слюни. Вдруг кто-то из них сказал, что дело, проведённое
ими, останется вечной тайной. Ему ответили тихо и неохотно. Я
уловил лишь отдельные слова, из которых понял: то, что было,
навсегда исчезло.
– Что исчезло? – поинтересовался писатель.
– Не знаю. Но говорили о каком-то лагере, о
военнопленных, – юноша сделал паузу, шумно вздохнул.