Page 619 - И жили люди на краю

616
японцы. Японцы работали быстро, и не успел выпасть снег, как
по ту и эту стороны дороги были готовы все дома. Из брёвен.
Японцы не забыли построить и пу – амбары на сваях. Потом
распределили всех по домам и уехали. Но их вспоминали часто,
потому что жить стало удобно: и очаг горячо горит, и чайник
греется, и рыба под потолком сохнет; в амбаре много места для
сушеных сельди, кеты и горбуши, для растений и кореньев;
высоко подвесили налитый в нерпичьи желудки тюлений жир.
Всем от этого приятно. А старику – нет. Старик остался там, в
своём жилище – той чисе.
Сетекуроро встретил их хмуро. В его жилище, снаружи
похожем на островерхий бугор, обложенный корьём и
пихтовыми ветками, пробитыми травинками, они влезли через
вход с юга и спустились по лестнице из обрубка лесины – в ней
были выдолблены глубокие выемки. Старик долго молчал, курил
трубку, полуприкрыв глаза и слушал, что говорит Айсыке.
Впрочем, Моэдо казалось, что старик совсем не слушает,
– следит с безразличием за чёрным жучком, карабкающимся по
засаленной стойке. Айсыке тоже закурил; удушливый табачный
дым, слой за слоем, поднимался в верх конуса и вытягивался в
отверстие, за которым голубело небо, осиянное солнцем. На
земляном полу, слегка шишковатом, но отполированном ногами
хозяина до блеска, валялись обрывки водорослей. На глиняной
печке, ещё хранящей тепло, – старик топил её, наверное, утром
– стояла деревянная посуда; стены тоже были, словно печь,
желты и как бы отглажены ладонями. Оглядев всё это осторожно,
Моэдо понял, что он сидит просто в яме.
– Много знаешь и молчишь. Жадный ты стал, Сетекуроро,
– сказал Айсыке.
Старик что-то пробормотал совершенно невнятно на своём
языке и ответил по-японски:
– Я прошёл всю тайгу. Я видел, как рождается трава, встаёт