Page 620 - И жили люди на краю

617
высоко и умирает. Я видел, как появляется луна, сменяются ночи,
а она растёт быстрее нерпы, совсем круглая ходит по нему и
опять тает, как кусок соли, который поливают с одной стороны. Я
знаю, когда вылетит птенец из гнезда, когда ляжет в берлогу
медведь, – я всё знаю в тайге, и меня все знают. Я был вольным и
только в самый сильный холод приходил в жилище молодой
жены. В большую метель – в жилище второй жены. После
возвращался к третьей жене. Но все они отправились в другой
мир, – старик замолк, набил трубку табаком; морщинистые,
мертвенно-синие веки его так наползли на глаза, что, казалось,
Сетекуроро уснул, а, может, на самом деле задремал, поскольку
руку с трубкой опустил на колено.
Айсыке, зная, что старик глуховат, шёпотом сказал Моэдо,
что Сетекуроро всех троих жён похоронил хорошо. К телу
первой ехал три ночи и два дня, привёз циновку, платок и вино;
очень плакал, когда её положили боком на циновку в гроб без
дна, прикрыли платком, затем крышкой. На похороны второй
жены плыл в лодке и тоже сильно плакал. Третью жену
похоронил здесь, за селением, но на пути с кладбища, наверное,
плохо рвал траву и ломал ветки деревьев, чтобы душа умершей
не вернулась назад и из завести к нему, живущему, как-то не
навредила, видать, плохо сделал это, и жена, как только он
засыпал, приходила в жилище. Нет, ничего вредного она не
делала, ничего не брала, но лезла обниматься. И тогда
Сетекуроро – женщины селения про это до сих пор вспоминают
– пришёл на кладбище, с крышки гроба, лежащей на земле,
смахнул жёлтые листья, приподнял её, глянул на жену, уже
изгнившую, и сказал: «Больше не приходи!»
Старик поднёс руку с трубкой ко рту и проговорил, как со
сна:
– Вы привязаны, что собаки к нартам.
– Кто привязан? – не понял Айсыке.